Гвоздики на Пискарёвке

Моя прабабка по материнской линии — Евдокия Григорьевна Рожкова — умерла в ноябре 1942 года. От голода. В блокадном Ленинграде. Хоронила её Антонина, старшая из трёх дочерей (моя бабушка — младшая дочь, из родной Белоруссии она с семьёй эвакуировалась в Узбекистан).

Разговоров об этом в семье я помню мало: один лишь раз баба Тоня рассказала кое-какие детали:

— Я не знала, куда везти маму, когда она умерла. Завернула в простыню, положила на саночки и повезла. Спрашивала прохожих — куда сегодня свозят умерших? — мне показывали дорогу. Сил у самой было мало, несколько раз останавливалась, отдыхала, хотя было холодно, и стоять долго не было никакой возможности. Тела сваливали в какую-то общую яму, по-моему, она была в одном из глухих дворов.

Под подушкой у Евдокии Григорьевны баба Тоня нашла несколько сухарей и записочку — «Для Геннадия». Это был внук умершей. Пятилетний внук.

После Антонине Николаевне улыбнулась скупая военная удача: она смогла получить разрешение на выезд по Ладожскому озеру. Им повезло и ещё раз — доехали живые. Не было налетов немецких истребителей, никто не разбомбил машину. Эвакуировались они вместе с киностудией «Ленфильм», где работала баба Тоня. А «Ленфильм» переживал блокаду в Омске. После войны, в этот сибирский город со своей семье перебралась и моя бабушка. Поближе к уцелевшей родне.

Такие дела. Линия жизни одной большой семьи.

Я редко бываю в Ленинграде, точнее — в Питере. Но каждый раз обязательно иду на Пискаревское кладбище. Иду к тому месту, где на гранитной плите написано — ноябрь 1942 года. Мы верим, что наша баба Дуся перезахоронена здесь.

Я кладу её любимые гвоздики, и думаю. О ней. О том, что прожила она, в общем-то, счастливую жизнь, будучи любима мужем и тремя дочерьми. Что война, беспощадная и жестокая, внесла свои изменения в их судьбы. Судьбы близких мне людей. И ещё: как бы вела себя я в той страшной, нелепой, алогичной ситуации? Что бы делала я? Мне страшно даже гипотетически представить это: мой сын, которому идет пятый год (как Геннадию в том 42-ом), просит у меня покушать, а мне нечего дать! Как объяснить маленькому ребёнку, человечку, для которого мама — центр вселенной… Мама — человек, могущий всё! Всё понимающий, любящий его беззаветно! Как мама может сказать: «Сынок, нам нечего кушать!» Как самой сохранить веру в то, что ты и твой сын выживут, когда кругом только голод, холод и смерть…

Мне страшно даже думать об этом, а люди жили. Жили, верили, выжили и победили. Они были гораздо сильнее нас, наши деды и бабки. Я далека от того, чтобы хвалить одно поколение и негодовать на другое. Боже сохрани! Просто мой характер формировался в других условиях, более мягких и тепличных по сравнению со временем, когда росли и мужали те, на чью долю выпала война.

Честь им и память. Преклонение и почет. Бесконечное уважение и низкий поклон.

Когда мои сыновья подрастут, мы обязательно поедем в Питер. Купим гвоздики и пойдем на Пискарёвское…